Отец мой, Михаил Павлович Сенин (20.01.1924 – 07.05.2001) выходец с Рязанщины из Казачьей слободы старинного городка Шацка, основанного в царствование Ивана Грозного. Мама, Александра Никаноровна, урожденная Павлухова (2.03.1921 – 17.08.1998). Родилась в д. Колесово Чарозерского района Вологодской области, близ Кирилло-Белозерского монастыря. Всю жизнь оба они трудились на земле. Отец, имея всего 8 классов образования, поначалу работал пасечником, потом – управляющим отделением, наконец, директором совхоза. Мама, закончив сельхозтехникум, как молодой агрономом оказалась в наших краях. Мы дети, все трое, обязаны нашим родителям достойным воспитанием и обучением. Кроме понятий о честности, долге и патриотизме мы получили высшее образование.
Отец от рождения был самородком, любил и умел шутить, слыл непревзойденным рассказчиком забавных историй из жизни. Случалось, сочинял стихи, в основном пафосно-патриотические. За прямоту и правдолюбие не раз подвергался гонениям, лишался должности. К людям, несмотря на положение, относился по-доброму, неизменно старался помочь. Иногда мама в сердцах выговаривала, что он готов был отдать свое последнее. Сама она отличалась чистоплотностью и домовитостью, вставала спозаранку, а ложилась всегда последней. За день ни разу не отдыхала, несмотря на уговоры и укоризны отца. Отличалась редкой памятью, которую, как и неутомимое трудолюбие, я у нее наследовал. Отец тоже много делал по хозяйству, но горазд был и отдохнуть: поваляться на диване с газетой, после обеда всхрапнуть часок-другой. Душа у него была «нараспашку». Мама же все держала в себе, мало с кем сходилась. Зато доподлинно могла копировать артистов и соседей, смеша всех нас. Если отец горазд был погорячиться и вспылить, то маму не просто было вывести из себя. Она любила читать, и нас к тому приучила. По деревенским меркам мы имели достаточно большую библиотеку. В детстве чуть ли не каждый вечер с захватывающим интересом слушали по радио передачи «Театр у микрофона». Всем троим учеба давалась нам легко. Когда мы с Галей одновременно поступили в институт, она – в педагогический, я – в юридический, для родителей то было истинным праздником. По мере возрастания, с папой у нас установились доверительные, почти товарищеские отношения. Мечтатель по натуре, он постоянно мозговал над разного рода «прожектами». К примеру, будучи хорошим пчеловодом, замышлял «залить страну медом». Когда я устроился в прокуратуру, он не скрывая, гордился сыном и возлагал на меня немалые надежды, полагая, что в моем лице будет иметь надежную опору и защиту.
Мой арест стал для родителей страшным потрясением, поломавшим весь уклад их жизни. Отец, как член партии, лишился должности директора совхоза. Они с мамой вынуждены были вернуться из Желудева в «Лесную поляну» на родину, где в 1958 году ими был выстроен деревянный дом с усадьбой, огородом и садом. До пенсии оставалось по 15 с лишним лет. Денежки, отложенные на сберкнижку, почти до копейки ушли на поездки в Саратов, на адвоката, тюремные передачи и многое другое. Мама признавалась, что в ту пору им постоянно приходилось занимать у соседей. Руководящие должности отец занимать уже не мог, однако надо было на что-то жить и зарабатывать пенсию. Они устроились в МТМ (Машинно-тракторную мастерскую), отец – сторожем, а она– уборщицей.
После «отсидки» папа рассказывал мне: «Знаю, сынок, тебе там явно несладко было, но и мы с матерью здесь натерпелись. Когда в конце августа начал сторожить, в первые ночи приходилось кемарить на ворохе соломы. Хотя я и полушубок с собой прихватывал, а все равно было зябко, особенно под утро. Проснешься, а рядом, в десяти шагах, остов грузовой машины, в которой месяц назад сгорел наш сосед, дядя Ваня Спиряев. Жутковато делалось, и такая обида бывало возьмет, что слезы накипают…»
В январе 70 года должен был начаться суд. Я надеялся, что на протяжении процесса каждый день буду видеть моих несчастных стариков. Но судья-изувер Теплов запретил им присутствовать в зале заседаний, пока они не будут допрошены в качестве свидетелей. А допросил он их, как, впрочем, и Риту с сестрой Галей, в самый последний день. Все то время пока длилось судебное разбирательство, они, бедные, томились в коридорах облсуда, не имея возможности видеть меня.
Каждое утро нас из тюрьмы доставляли «воронком» во двор здания суда. На воротах неизменно дежурил постовой. Открывались двери автозака, и мы поочередно спрыгивали на землю. Каждого справа и слева сопровождали конвоиры. Тут же раздавалась команда: «Руки за спину! Не оглядываться! Вперед пошел!» Обвиняемых заводили в специально оборудованную камеру, размещенную под залом заседания. Лестница оттуда выходила непосредственно к скамье подсудимых. Рассаживали нас на расстоянии полутора метра, переговариваться между собой строго запрещалось.
В одно из таких утр я привычно спрыгнул из «воронка» и, не дожидаясь команды, заложил руки назад. Но у конвоиров произошло замешательство. Какие-то секунды продолжал стоять, подавленно думая о своем. Неожиданно показалось будто мамин голос окликает меня: «Алька, сынок!» Так в самого детства она звала меня. Повернув голову, неожиданно в трех метрах от себя увидел ее… Она стояла в вязаной душегрейке, с непокрытой головой, и, сжав пальцы рук на груди, неотрывно смотрела на меня. Не успев сказать ей ни единого слова, я повиновался команде: «Вперед, пошел!» Всего несколько мгновений я мог видеть ее, мамочку мою милую…
Почти четверть века, как ее не стало…
Но в душе будто иконный образок храним ее страдальчески-горестный вид. По сей день он вызывает во мне слезное содрогание жалости и любви к ней.
Маме моей посвящается…
…Не видел того глаз, не слышало ухо,
и не приходило то на сердце человеку,
что приготовил Бог любящим Его
(Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам, глава 2, стих 9)
Не печалься, милый человече,
О напастях, горестях, о доле.
Голубое небо боли лечит,
Травы прорастают Божьей волей.
Видит глаз свечение созвездий,
Слышит ухо плеск ночного моря,
Но никто не ведает на свете,
Что Господь для верных приготовил.
Там Христа не поведут к ответу,
На пророков рук там не наложат.
Словно вечер ласкового лета,
Тих приют Божественных подножий.
И только псалмов млечное струенье,
Только даль немеркнущего света,
Да хвалы познавших воскресенье,
Да любовь Создателя Завета!
