Нас, детей, уродилось трое. С сестрой разница в возрасте составляла полтора года, а Михаил был моложе на пять лет. С раннего детства жизнь в деревне предполагала посильное, но непременное участие каждого из нас в работе по дому и помощи родителям по хозяйству. Всякий год засаживали огород картошкой и овощами. В саду, под яблонями, располагались ульи отцовской пасеки. Держали много скотины: помимо коровы и овец, водили гусей, уток, кур, одно время даже кроликов. Летом требовалось накосить в достатке сена на зиму, заготовить дрова. С конца октября до начала весны и первой травки всякой животине два раза в день следовало задать корм, напоить, почистить в хлеву навоз. Колонка была от дома далековато: воду приходилось возить на тележке во флягах, либо носить ведрами в руках. Сообразно возрасту и навыкам у каждого из детей имелись свои обязанности. Отец с мамой сами работали без устали и нас с малолетства приучали к труду. К примеру, Михаилу нравилось заниматься с пчелами. Подрастая, он, благодаря отцу, основательно поднаторел в этом деле и сделался неплохим пчеловодом. Сестру мама воспитала чистюлей, Галинка охаживала нас с Мишкой мокрой тряпкой, когда мы с мальчишеской беспечностью, не разувшись, топали по только что вымытым полам. Как девочка, сестрица любила цветы, с охотой занималась в саду и огороде. Видно потому с малолетства она неспроста избрала профессию педагога-ботаника. Мне от вологодского деда-плотника передалось тяготение к плотничеству и столярным работам. Благодаря природной одаренности все мы хорошо учились, несколько выделяясь среди сверстников эрудицией и инициативой. Мама рано привила всем нам охоту к чтению. Ее стараниями домашняя библиотека постоянно пополнялась. Всякая новая книга была у нас, детей, нарасхват. В общении с Михаилом, на правах старшего брата, делился новыми идеями и рассуждениями о прочитанном. Он имел натуру впечатлительную, ранимую, что проявлялось в максимализме суждений и чрезмерном эмоциональном возбуждении. От отца брат перенял дар рассказчика, слушать его было одно удовольствие.
Начиная с 1966 года, когда ему стукнуло 14 лет, я доверительно открывался братишке в своих радикальных политических убеждениях. С моей подачи он прочел «Письмо Федора Раскольникова к Сталину», «Обращение к вождям» Солженицына, статью Черниченко «Русская пшеница», «Бюрократия ХХ века» Юрия Корякина и отдельные работы Ленина. Михаил с юношеской доверительностью воспринимал наши крамольные идеи, и скоро мы сделались единомышленниками. Из конспиративных соображений я утаивал от него факт создания подпольной организации, но кое-что все-таки проскакивало в моих неосторожных речениях.
Известие о моем аресте потрясло и душевно сломило брата. Он болезненно переживал обреченность наших радикальных замыслов, мое заточение, тяжкие последствия, затронувшие семью. На какое-то время Михаил утратил всякий интерес к жизни, родители впоследствии рассказывали мне, как присматривали за ним, опасаясь, как бы он чего с собой не сделал. В годы моей «отсидки» брат раза два приезжал в «Дубравлаг» на общее свидание, изредка писал, пересылал стихи поэтов "серебряного века".
К Гале я всегда относился сердечно, встречая с ее стороны понимающее участие. Характером она вышла в маму. Переживательная, часто до трепета, до бессонницы, рачительно домовитая, с неизменной готовностью жертвовать собой ради ближних.
Работая в рязанской прокуратуре, частенько заходил к ней пообщаться и перекусить. Жила она в общежитии пединститута на Полонского, одной из самых живописных и любимых мною улочек Рязани. Галинке нравилось угощать меня, по доброте своей она никогда не отказывала в просьбе отчинить мне в долг немного денежек. Заполучив искомую «десятку», я шутливо-благодушно заверял, что как только стану генеральным прокурором, сразу все верну.
Сестра ничего не знала о моей антисоветской деятельности. Памятуя о свойственной ей душевной трепетности, тем самым старался уберечь ее от ненужных волнений. Однако они ее, бедняжку, не миновали. Гале пришлось немало пережить не только за своего дерзновенно-безрассудного братца, но и за себя. Первое огорчение пришло после моего конспиративного «прокола» с антисоветской статьей, которая попала в КГБ. Вскоре за тем отца вызывали туда для объяснения.
Мама и сестра, в тревоге за меня, места себе не находили. О случившемся вскоре узнали Рита и ее домашние. Помню, в конце марта 68-го, сразу после того, как меня выставили с юрфака МГУ, куда я перевелся из Саратовского юридического, Галя по просьбе родителей приехала ко мне в Москву. Помню на станции метро Фрунзенская, стоя у колонны красновато-коричневого мрамора, во все время нашего тяжелого разговора Галя плакала. Держа меня за руку, всхлипывая, повторяла: «Олег, такое предчувствие, что с тобой что-то должно случиться... Мы все страшимся за тебя. Ты слышишь? Боимся!»
В скором времени обстоятельства сложились так, что сестра невольно оказалась вовлеченной в рискованную затею, предпринятую нами, безрассудными «борцами за правду». Дело в том, что в 1968 году началась печально известная «пражская весна». Процессы демократизации, начавшиеся в Чехословакии, как мы полагали, подтвердили наши политические прогнозы о скором кризисе партийно-бюрократической системы в СССР и странах социалистического лагеря. Из Петрозаводска, где созданием антисоветского подполья занимался Саша Учитель, должен был отправиться на научную стажировку в Прагу близкий ему по взглядам человек. В Рязани решено было передать с ним фотопленку с программными работами нашего движения. Мы были уверены, что они придутся как нельзя кстати чешским реформаторам. Кассеты с фотопленкой вмонтировали в три куска мыла, но встал вопрос: кого использовать в качестве курьера? Возникло затруднение, так как стояло лето: пора каникул и отпусков. Тогда-то я предложил в качестве кандидатуры сестру. Не посвящая ее в курс дела, придумали для нее версию. По моей настойчивой просьбе Галина отправилась поездом в Петрозаводск и все доставила по назначению. Возможно, уже тогда сестра о чем-то догадывалась и тревожилась за нас обоих. Из близких родственников она более, чем кто-либо оказалась замешанной в нашем деле. Ей пришлось пройти через нервотрепку допросов и давать показания на суде в Рязани, Саратове и Петрозаводске. Первое, что ей реально угрожало – это исключение из института. Месяца через три после моего ареста ей пришлось держать ответ на заседании студсовета и партактива. Секретарь парткома института задал вопрос, что называется «не в бровь, а в глаз»: «Ответьте, Сенина, перед всеми и начистоту, как Вы относитесь к вашему брату-антисоветчику, совершившему особо тяжкое государственное преступление?» Представляю, сколько глаз было устремлено в том момент на худенькую, бледную от волнения студентку… «Вы спрашиваете, как я теперь к нему отношусь? По-прежнему, как к дорогому для меня человеку…» Парторг видимо не ожидал такого «вызывающе-смелого» ответа и принялся осыпать ее укоризнами и угрозами исключения. Среди присутствующих нашлась понимающая, благородная душа: «Простите, Владислав Павлович, а как по-вашему она должна к нему относиться, -ведь он ей родной брат?..»
Выйдя замуж, Галя во все время беременности и после рождения доченьки Дины жила у родителей в Лесной Поляне. Там месяцами гостевала и Алена. Я был несказанно благодарен любимой сестрице за письма, в которых она с милыми подробностями сообщала о девчоночьих проказах и забавных суждениях ненаглядной моей лопотуши.
Господь не обделил сестру милостями. Вместе с мужем Николаем, ныне генерал-майором запаса, они воспитали двух дочерей, одаривших их пятью внуками. К прискорбию, 17 августа 2020 года, Галя с верой и упованием отошла ко Господу. По ее просьбе похоронена на родине, в Лесной поляне, где покоится любимая ею бабушка Фёкла.
