Пять дней назад, после месячного гостевания, моя дочь Алёна с мужем и сыном улетели в далекую Канаду. Грусть расставания напомнила мне трогательно-слезные картинки полувековой давности, когда она вместе с Ритой приезжали ко мне на свидания в Мордовский Дубравлаг.
Сразу после одной из таких встреч, проходивших в конце августа, я попытался выразить грусть расставания со своей милой дочуркой таким вот стихотворением:
Прощанья час, что не вернется вновь,
Сегодня мне ручонкой помахала
Дочурки мотыльковая любовь.
Печальны запахи и перемахи птичьи,
Июльской ночи круглая роса,
Когда в пространстве нет ее светличья
И кисточки в опущенных руках.
Личное свидание
В заключении особенно тяжкими кажутся 2 гири: неотвратимость срока и неослабная мука разлуки.
Весной 71 года меня в сопровождении надзирателя привели в «дом свиданий» для ремонта пола на кухне. Отрываясь от работы, несколько раз с замиранием заходил в «нашу» комнатку, как в некое святилище. При виде места моего недавнего скоротечного блаженства я заново пережил ту неувядаемую радость. Едва сдерживая слезы, гладил спинку стула, на котором она оставляла на ночь свой халатик, мне казалось, что я чувствую запах её духов. Половицы коридора были мне дороги уже тем, что по ним ступали ножонки моей бесподобной трехлетней дочурки.
На личные свидания, а их за время моей отсидки было шесть, помимо Риты и Алены почти всегда приезжали отец с мамой. Каждой встрече предшествовал томительный и тревожный нервоз ожидания. Заводили меня к ним на исходе дня, сразу после развода с работы. По истечении времени, с трудом берусь выразить свое впечатление от первых мгновений встречи. Никогда после я не переживал в своей жизни похожих минут… Как сейчас вижу страдальчески милые лица моих стариков, слегка испуганные застенчивые глазенки Алены, и она, моя Рита… При одном взгляде на ее сдержанно-улыбчивое лицо, волосы, загорелые ноги из-под цветастого платья чувствую подступающее к горлу удушье… Объятия, слезы, восклицания, – наконец-то мы вместе!.. Потом меня ожидало царское угощение, радость семейного застолья, моя легонькая светловолосая крошка на коленях.
По обыкновению, через два-три часа общения, родители с присущей им деликатностью покидали нас с Ритой и отправлялись с Аленой в поселок, где ночевали у одной добросердной тетеньки. Наутро, часам к 10-11 они возвращались обратно. Аленка не отходила от меня: ласкалась, тормошила, требовала внимания. Как хорошо было видеть ее рядом, мою зацелованную, затисканную девчушку. По обыкновению, где-то после обеда родители, давая нам возможность побыть наедине, звали её погулять в лесочек, поискать грибов и ягод. Она охотно соглашалась, и принималась просить меня, чтобы я непременно пошел вместе с ней: «Папа, папочка, там такие большие елки! Баба сказала, когда мы придем в лесок, белочка сорвет шишку и бросит мне под ножки. Пойдем, папочка, я тебе подарю ее…» Смутно помню, чем я отговаривался и что плел в свое оправдание. На второй день родители с Аленой обычно уезжали, прощание всегда саднило душу. До сих пор жива совестливая укоризна за все, что они претерпели из-за меня.
(Глава из книги «Горюша моя ясная…»)