АРЕСТ

Предчувствие беды, скорой развязки у меня появилось где-то за 4 месяца до рокового дня 8 августа 1969 г. К тому времени стали обнаруживаться некоторые «проколы» в слежке за мной оперативниками из госбезопасности. В те месяцы я работал следователем прокуратуры Советского района города Рязани. Она размещалась в недавно построенном трехэтажном здании по улице Либкнехта, где на втором и третьем этажах находились областные структуры нашего ведомства.

Дверь моего кабинета в числе трех других выходила в приемную, там секретарша Зина, внешне строгая, но простодушная, целыми днями деловито отстукивала на пишущей машинке множество служебных бумаг. Помню, в один из обеденных перерывов вместе с двумя помощниками прокурора и Зиной я, по обыкновению, отправился на обед в близлежащую и сытную столовую мясокомбината. Туда мы беспрепятственно проходили, предъявив на проходной свои удостоверения. Ходьбы до столовой было где-то около 15 минут. Уже на подходе я вспомнил, что в половину второго мне необходимо забрать в аптеке лекарство для мамы, а рецепт остался на столе в кабинете. Несколько подумав, решил вернуться за ним. Когда вошел в вестибюль прокуратуры и свернул по коридору к двери приемной, то увидел стоящего перед ней незнакомого человека, открывавшего ключом дверь. Меня это удивило. Войдя, обнаружил, что еще двое возятся внутри телефонного отсека, помещавшегося ниже пола. Мое неожиданное появление вызвало у всех троих явное замешательство. Растерявшись, они даже не ответили на мое приветствие. Я прошел в кабинет, забрал рецепт и отправился в аптеку. С того дня тревога и недобрые предчувствия не оставляли меня.

... Непосредственно в день ареста, 8 августа, меня снова ожидал «сюрприз». Это была пятница. Рита с малышкой Аленкой (ей исполнился год и четыре месяца) гостили у моих родителей в деревне Желудево в 90 километрах от Рязани. В тот день после работы я намеревался ехать к ним. В моем портфеле, помимо гостинца внучке от бабушки, находился черновик незаконченной работы «Механизм лжи», где я анализировал пропагандистские методы воздействия партийно-идеологической машины на массовое сознание. Войдя утром в приемную, я услышал из приоткрытой двери соседнего кабинета голос помощника прокурора Ивана Федоровича. Занятый разговором, он, по всей видимости, не заметил моего появления. По отдельным фразам стало понятно, что речь шла обо мне. Через минуту, положив трубку, Иван Федорович, несколько встревоженный, вошел ко мне. Это был очень скромный, интеллигентный, располагающий к себе человек. Не скрывая озабоченности, он сказал: «Олег Михайлович, нас с Вами вызывают на третий этаж, к прокурору области. Дубцов интересовался, сколько уголовных дел находится у Вас в производстве и справляетесь ли Вы с работой. По всей видимости, руководство намеревается отправить Вас, как самого молодого работника, на время уборочной кампании с агитационно-лекторскими выступлениями».

В кабинете Дубцова присутствовали два его заместителя и начальник отдела кадров Огородников. Внутренняя напряженность соседствовала во мне с сознанием обреченности. Разговор был недолгим. Дубцов, не глядя в глаза, деловито и внушительно произнес: «Олег Михайлович, мы получили из прокуратуры РСФСР предписание о сокращении численности прокурорско-следственного аппарата. Поскольку Вы недавно работаете у нас, то, посоветовавшись, мы остановили свой выбор на Вас. Понимаю, как неприятно слышать подобное известие. Но со своей стороны заверяю, что в самое ближайшее время мы позаботимся о Вашем трудоустройстве». Последняя его фраза была поистине рекущей: через полгода приговор саратовского областного суда определил место и срок моего многолетнего лагерного «стажа».

В первое мгновение явственно понимал только одно: меня увольняют из прокуратуры, и я тем самым лишаюсь должности и интересной работы. Поэтому слова прокурора стали для меня ударом. Да, у меня было предчувствие скорого ареста, но в тот момент, по причине какой-то внутренней глухоты, мне и в голову не приходило, что до этого рокового события остаются даже не часы, а минуты. После слов прокурора я резко и напористо заявил: «Мне известна истинная подоплека моего сокращения. Дело в том, что во время учебы в юридическом институте я по неосторожности и недомыслию оказался причастным к делу по одной антисоветской работе. По этому поводу мной было написано подробное объяснение в саратовском управлении КГБ. Однако, как вижу, там не поверили в мою непричастность и идеологическую благонадежность. Не сомневаюсь, что именно это обстоятельство явилось причиной моего увольнения из органов прокуратуры». Дубцов возразил: «Мы ничего не знаем о Ваших отношениях с органами госбезопасности. Вынося решение о сокращении, мы руководствовались соображениями иного рода». «В таком случае, - решительно заявил я, - мне остается лично обратиться в КГБ». «Что ж, это Ваше дело», – ответил прокурор.

В кабинет я возвратился потрясенный и потерянный, меня даже подташнивало. В голове стучала одна лихорадочная и беспомощная мысль: «Что делать… Что мне теперь делать?»

... Несколько минут сижу в оцепенении за столом. За окном привычная стена высокого кирпичного забора. От взгляда на нее что-то тогда во мне содрогнулось. Внутренняя подавленность такая, что ничего не идет в голову, не могу решиться, куда идти, к кому и зачем. Всего ближе сердцу мысль: уеду домой, в Желудево. Там Рита, Алена, родители. Но с чем я явлюсь туда? Каково им будет узнать о случившемся...

Выхожу из прокуратуры и, не отдавая себе отчета, привычно иду к улице Ленина. Пасмурный августовский денек: прохладно, тихо, грустно - моя любимая погода. Дохожу до перекрестка и поворачиваю в сторону центра. Медленно, весь уйдя в себя, бреду вдоль чугунной ограды городского парка, мимо памятника Павлову до улицы Свободы. Знакомый, дорогой мне уголок города!.. Слева наш с Ритой старый сквер с памятным пнем и скамьей возле него; направо, если идти вниз по улице, здание пединститута. В его дворике сейчас царственно высится огромный дуб. Четыре года назад, без ума влюбленный, я швырял в него снежки из первого октябрьского снега, а она стояла за парапетом высокого крыльца флигеля и звала меня обратно, в тепло читального зала, где на одном из столиков нас дожидались книжки и конспекты.

Некоторое время стою в нерешительности, думаю: «Что, если пойти вниз до Затинной к торговому городку, сесть на автобус и уехать, скрыться в милой мне Солотче?… Пройти нашей тропой вглубь бора до молодого ельника, а там броситься навзничь на прошлогоднюю хвою и разрыдаться… Но почему-то ступаю с тротуара на асфальт дороги и иду…прямо, к «серому дому». Пройдя белостенную музыкалку, замедляю шаг у красивого рустованного фасада старой городской Думы, где я впервые солнечным октябрьским днем увидел ее, звездочку мою. Далее на пути каменное в трещинах крыльцо заочной школы, в ее стенах я за год одолел три класса и в итоге заполучил аттестат, необходимый для поступления в юридический. Через дорогу напротив – скругленный угол сельхозинститута, бывшей губернской гимназии с мемориальной доской на нем. Гуляя вечерами по окрестным улочкам, мы с ней останавливались там, и я, взобравшись на каменный цоколь ограды, смешил ее своим словоплетством и декламировал стихи. А вот и мост со ступенями вниз, по которым она любила сбегать непременно впереди меня, в своем светлом, с кленовыми листами платье. До перекрестка с «Подбелкой» оставалось только здание Госбанка. Куда же я направлялся?.. В те минуты, как и теперь, не могу себе ответить на этот вопрос. Предчувствие беды провело меня прощальным путем по родному городу, закончившись у входных дверей управления КГБ. Поравнявшись с банком, я увидел, как от металлического ограждения тротуара отделились и двинулись мне навстречу двое мужчин, оба в серых костюмах и при галстуках. Подойдя, один из них негромко, но твердо спросил: «Вы Олег Михайлович Сенин?»

– Он самый, – ответствовал я.

– Мы из Комитета госбезопасности. Пожалуйста, пройдемте с нами.

– Именно к Вам я и направляюсь.

– Ну и отлично, – сдержанно улыбнулись оба разом.

Мы перешли улицу, но прежде чем войти в парадную дверь управления, я задержался и оглянулся назад. Сам не знаю, что я хотел тогда увидеть, запомнить, запечатлеть… Сопровождающие мгновенно напряглись: «В чем дело?» Что я мог им ответить? За моей спиной оставались 22 года, которые теперь будут называться «жизнью на воле». Как только я переступил порог управления, начался долгий и мучительный отсчет ожидавшего меня пятилетнего срока заключения в лагерях для особо опасных государственных преступников.

(глава из книги "Горюша моя ясная)

Познакомиться с полным вариантом книги вы сможете на моем сайте в разделе Проза