Мы познакомились на минувших Рождественских чтениях в Москве. Друг нашей газеты, отец Александр Коротаев из Вятки, показал мне на высокого человека в подряснике и скуфье, который шел с закрытыми глазами, держась за локоть девушки-поводыря.

– Это Сенин, Олег Михайлович, – человек удивительной судьбы... Прошел через политлагеря... Сейчас он известный катехизатор в Тульской епархии.

Когда он рассказывал мне о трудностях и успешных подвижках в работе с сектантами в Туле, то обронил, что около года его поводырем-секретарем был семнадцатилетний Костенька, которого удалось «отбить» у мунитов.

Запомнился рассказ о «Православных заставах», которые он с единомышленниками устраивает в самых людных местах города. При этом, прохожим раздают церковные газеты, листовки, адреса воскресных школ и приглашения на православный лекторий «Русские вечера», который он еженедельно проводит в Доме учителя. На них побывали с выступлениями писатель Леонид Бородин, скульптор Вячеслав Клыков, литератор Михаил Дунаев, врач-священник Анатолий Берестов и другие известные люди в нашем сообществе.

На вопрос о его аресте органами КГБ и последующем лагерном сроке Олег Михайлович пояснил: « Я попал в лагерь за создание подпольной неомарксистской организации. В 65-м году в Рязани несколько русских мальчиков-правдоискателей, нашли друг друга и решили заняться переустройством мира. Лет нам было где-то по семнадцать, жизненного опыта, естественно, никакого, но сердце болело за многое происходившее тогда в стране.

Мой путь во многом был предопределен личностью отца, Михаила Павловича, человека обостренной совести и правдолюбия. В откровенных разговорах со мной он горько сетовал, что ныне без бутылки и взятки ничего и нигде не пробьешь.

На наших глазах происходило разрушение утопической мечты о рае, построенном без Бога. Первое, что возмущало, – это пропагандистская ложь. Мы видели, как относится к этому простой народ, теряя веру в советскую власть.

Пытливо прорабатывая труды Маркса и Ленина, мы пришли к выводу, что существующий строй имеет мало общего с подлинным социализмом. Мы же  определяли его, как тоталитарный вариант государственного капитализма.  Отсюда следовала необходимость новой революции, которую мы призваны готовить. Потому, когда в 66-м году я поступил в Саратовский юридический институт, то сразу же занялся созданием подпольной, молодежной, антисоветской организацией. Вся эта дерзновенная затея имела итогом приговор Саратовского обл суда на годы и годы определившего участь всех нас, мальчиков-правдоискателей».

– То есть ваша группа в Саратове состояла из будущих следователей, судей, прокуроров?

– Да, студенты-юристы составляли ее костяк. На тот момент, когда до нас добралось КГБ, некоторые уже работали в органах прокуратуры. Я, например, служил следователем прокуратуры города Рязани и вел дела, в основном, по несовершеннолетним преступникам.

Мучительно было видеть этих мальчишек, которым грозил большой срок. Я прекрасно знал, в каком состоянии находятся наши исправительные колонии. Они никого не исправляли. Некоторых из этих ребят я видел потом уже в рязанской тюрьме, когда сам оказался в положении подследственного.

С уголовниками, кстати, обошлось без столкновений. Вы знаете, что они очень негативно воспринимают людей из карательной системы. Но так как наша организация ратовала за справедливость, хотела восстановить законность, то к нам они относились с уважением.

Все они мне дороги, мои друзья, собратья по судьбе. Некоторых нет в живых. Год назад умер Валентин Кириков. Он был коммунистом, офицером. После того, как получил травму в армии, поступил к нам в юридический. Человек поразительной душевной чистоты.

Как-то раз мы собрались отметить Первомай, ко мне приехала невеста – будущая жена, и у нас, как это бывает, возникли какие-то коллизии. Под их впечатлением я, имея слабое представление об алкоголе, несколько перебрал. Что, очевидно, было заметно, потому что на следующий день Валентин с такой скорбью в голосе вразумлял меня:

– Олег, ты должен быть как кристалл, ты человек, на которого мы все равняемся.

Действительно, я вел довольно аскетический образ жизни – рахметовский. Занимался закаливанием – плавал в ледяной воде, носил плащ-дождевик весь рваненький, ботинки стоптанные, но среди студентов слыл эрудитом.

Не все мы смогли после лагеря вписаться в новую жизнь. Я вот, например, долгое время работал то полотером, то плотником в общежитии, то дворником.

– Многие ли участники вашего движения, кроме вас, пришли к вере?

– Почти все мы, русские социалисты, попадая в лагерь, становились православными. Там, в зоне, катакомбный епископ, Михаил Ершов, говорил мне: «Наш народ обнаруживает свою укорененность в православии тем, что, оказавшись в страданиях, ни к чему так единодушно не обращается, как к исконной вере предков».

– Как вы потеряли зрение?

– Оказавшись в Дубравлаге, это один из мордовских лагерей, где держали нас, политзаключенных, я обнаружил, что здесь борьба кипит гораздо яростнее, чем на воле. Забастовки, голодовки следовали одна за другой. За участие в них мне пришлось пройти все меры наказаний. Сначала лишали пайка, потом несколько раз сажали в карцер и, наконец, отправили меня на четыре месяца в БУР – барак усиленного режима.

Там я тоже отказался работать, и мне сократили паек, который в БУРе и без того был очень скуден. В результате, когда я оттуда вышел, то был такой истощенный, что не мог нести матрас. Но хуже всего то, что у меня началась дистрофия сетчатки обоих глаз, а потом зрение падало постепенно в течение многих лет.

Но знаете, вот что странно: эти четыре месяца стали одними из самых счастливых в моей жизни. Я пребывал в каком-то блаженном, радостном состоянии, читал и молился с утра до вечера.

«...Там, в «БУРе» книгой, перевернувшей мое мировидение, стал «Изборник», включавший все значимое из древнерусской письменности. В него входили «Повесть временных лет», Киево-Печерский патерик, жития святых, начиная с Бориса и Глеба. Заканчивался он «Повестью о гибели земли Русской».

Больше всего меня тогда поразило чувство, что это все это мое, исконное, родное. В детстве я получил начатки религиозного воспитания от дедушки. Он был пасечником, жил в лесу и, имея ревность о внуках, учил нас начаткам веры, а чтобы учеба была слаще, одарял конфетами – до сих пор помню эти расчудесные голубенькие и розовые «карамельки-подушечки». Со временем  детски-чистая вера ушла, вытеснилась,.. впрочем, обучаясь в юридическом, перед каждым экзаменом, читал про себя молитву «Отче наш».

В жестких условиях неволи все это, с новой силой, вернулось в душу -  слезный дар, чистота в помыслах и желаниях.

А озарило меня там же, в БУРе... Во время получасовой прогулки в дощатом дворике я вдруг ощутил жалкое одиночество, оставленность...

И вдруг почувствовал наитие чего-то неизъяснимо благостного, явившись, оно  стало наполнять чем-то обнадеживающим, утешительным... По лицу покатились тихие горячие слезы.

То была, как теперь осознаю, воскрешающая близость с Богом, тот удостоверяющий опыт души, который становится непререкаемым в жизни всякого уверовавшего человека. Таковых уже не убедить, что небо пусто. Ибо они обретают веру, о которой Достоевский говорит: «Если скажет кто, что истина не с Христом, то я останусь с Христом, а не с истиной».

 Журналистка, В. Григорян